Неточные совпадения
Из толпы вышел седой старик. Он подал мне коготь рыси и велел положить его в карман,
для того чтобы я
не забыл просьбы их относительно Ли Тан-куя. После этого мы расстались: удэгейцы вернулись назад, а мы пошли своей дорогой.
И стоит ли
то, что я сделал
для покойного твоего отца,
чтобы ты до гроба моего меня
не забывала?
— А о чем же? — возразил в свою очередь Павел. — Я, кажется, — продолжал он грустно-насмешливым голосом, — учился в гимназии,
не жалея
для этого ни времени, ни здоровья —
не за
тем,
чтобы потом все
забыть?
— Более всего надо беречь свое здоровье, — говорил он догматическим тоном, — и во-первых, и главное,
для того чтоб остаться в живых, а во-вторых,
чтобы всегда быть здоровым и, таким образом, достигнуть счастия в жизни. Если вы имеете, мое милое дитя, какие-нибудь горести,
то забывайте их или лучше всего старайтесь о них
не думать. Если же
не имеете никаких горестей,
то… также о них
не думайте, а старайтесь думать об удовольствиях… о чем-нибудь веселом, игривом…
Очевидно, внутри его существовало два течения: одно — старое, с либеральной закваской, другое — новейшее, которое шло навстречу карьере. Первое побуждало его
не забывать старых друзей; второе подсказывало, что хотя
не забывать и похвально, но сношения следует поддерживать с осторожностью. Он, разумеется, прибавлял при этом, что осторожность необходима
не столько ради карьеры, сколько
для того,
чтобы…"
не погубить дела".
— Помеха есть!.. Ты
забываешь, — возразила ему предусмотрительная gnadige Frau, — что
для того,
чтобы быть настоящей масонкой,
не на словах только, надо вступить в ложу, а где нынче ложа?
На этом месте разговор по необходимости должен был прерваться, потому что мои путники въехали в город и были прямо подвезены к почтовой станции, где Аггей Никитич думал было угостить Мартына Степаныча чайком, ужином,
чтобы с ним еще побеседовать; но Пилецкий решительно воспротивился
тому и, объяснив снова, что он спешит в Петербург
для успокоения Егора Егорыча, просил об одном,
чтобы ему дали скорее лошадей, которые вслед за громогласным приказанием Аггея Никитича: «Лошадей, тройку!» — мгновенно же были заложены, и Мартын Степаныч отправился в свой неблизкий вояж, а Аггей Никитич,
забыв о существовании всевозможных контор и о
том, что их следует ревизовать, прилег на постель, дабы сообразить все слышанное им от Пилецкого; но это ему
не удалось, потому что дверь почтовой станции осторожно отворилась, и пред очи своего начальника предстал уездный почтмейстер в мундире и с лицом крайне оробелым.
Люди же, пользующиеся преимуществами, произведенными давнишними насилиями, часто
забывают и любят
забывать то, как приобретены эти преимущества. А между
тем стоит только вспомнить историю,
не историю успехов разных династий властителей, а настоящую историю, историю угнетения малым числом людей большинства,
для того чтобы увидать, что основы всех преимуществ богатых над бедными все произошли ни от чего другого, как от розог, тюрем, каторг, убийств.
Но, сверх
того,
не следует
забывать, что и
для того,
чтобы разорять, надо все-таки еще случай иметь, надо быть поставленными в такие условия, при которых подлинно разорять можно. Но разве большинство Дракиных находится в таких11 условиях? — Нет, громадная масса их может относиться к разорению лишь платонически. Она может только облизываться, поощрять, кричать: браво! — но ничего более…
Когда он пришел в гостиную, всё ему показалось дико и неестественно. Утром он встал еще бодрый, с решением бросить,
забыть,
не позволять себе думать. Но, сам
не замечая как, он всё утро
не только
не интересовался делами, но старался освобождаться от них.
То, что прежде важно было, радовало его, было теперь ничтожно. Он бессознательно старался освободиться от дел. Ему казалось, что нужно освободиться
для того,
чтобы обсудить, обдумать. И он освободился и остался один.
Не говорим уже о
том, что влюбленная чета, страдающая или торжествующая, придает целым тысячам произведений ужасающую монотонность;
не говорим и о
том, что эти любовные приключения и описания красоты отнимают место у существенных подробностей; этого мало: привычка изображать любовь, любовь и вечно любовь заставляет поэтов
забывать, что жизнь имеет другие стороны, гораздо более интересующие человека вообще; вся поэзия и вся изображаемая в ней жизнь принимает какой-то сантиментальный, розовый колорит; вместо серьезного изображения человеческой жизни произведения искусства представляют какой-то слишком юный (
чтобы удержаться от более точных эпитетов) взгляд на жизнь, и поэт является обыкновенно молодым, очень молодым юношею, которого рассказы интересны только
для людей
того же нравственного или физиологического возраста.
Он даже
забывал говорить и о «предприятии» при мысли, что будет скоро «гостить у Тургенева лето в деревне». Он уверял, что это ему «очень нужно», и действительно впоследствии доказал, что
не лгал: Иван Сергеевич Тургенев понадобился г-ну Ничипоренко
для того,
чтобы впутать его в дело, в которое, окромя Тургенева, попали многие люди, никогда ничего
не знавшие о настоящих планах и предприятиях Ничипоренки.
Хотя Прасковья за это время успела заметно постареть, но, видимо,
не забывала своих проказ. Жертвою ее шуток сделался Сергей Мартынович, который почему-то сильно брезговал ее руками; этого было достаточно,
для того чтобы Прасковья нежданно проводила у него рукою по лицу сверху вниз. Тогда Сергей Мартынович отплевывался и восклицал: «Тьфу ты мерзость какая! Прасковь! я тебе говорю, ты
не смей! А
то я тебе, надобно сказать, такую пыль задам! Ты, надобно сказать, самая паскудная женщина!»
Я
забыл все — и турок и пули. Одному мне нечего было и думать поднять рослого Федорова, а из наших никто
не решался выскочить на тридцать шагов, даже
для того,
чтобы поднять раненого, несмотря на мои отчаянные вопли. Увидав офицера, молоденького прапорщика С, я начал кричать и ему...
Для того,
чтобы точно,
не на словах, быть в состоянии любить других, надо
не любить себя, — тоже
не на словах, а на деле. Обыкновенно же бывает так: других, мы говорим, что любим, но любим только на словах, — себя же любим
не на словах, а на деле. Других мы
забудем одеть, накормить, приютить, — себя же никогда. И потому
для того,
чтобы точно любить других на деле, надо выучиться
забывать о
том, как одеть, накормить, приютить себя, — так же, как мы
забываем сделать это
для других людей.
Ни вино, ни опиум, ни табак
не нужны
для жизни людей. Все знают, что и вино, и опиум, и табак вредны и телу и душе. А между
тем,
чтобы производить эти яды, тратятся труды миллионов людей. Зачем же делают это люди? Делают это люди оттого, что, впав в грех служения телу и видя, что тело никогда
не может быть удовлетворено, они придумали такие вещества, как вино, опиум, табак, которые одуряют их настолько, что они
забывают про
то, что у них нет
того, чего они желают.
Стоит на минуту отрешиться от привычной жизни и взглянуть на нашу жизнь со стороны,
чтобы увидеть, что всё, что мы делаем
для мнимого обеспечения нашей жизни, мы делаем совсем
не для того,
чтобы обеспечить нашу жизнь, а только
для того,
чтобы, занимаясь этим воображаемым обеспечением,
забывать о
том, что жизнь наша никогда и ничем
не обеспечена.
— Какой мерзавец! — качая головой, восклицает соболезнующий знакомый и старается запечатлеть в своей памяти имя «учителишки Устинова»,
для того, во-первых,
чтобы самому знать на случай какой-нибудь возможной встречи с ним, что этот, мол, барин шпион, и потому поосторожнее, а во-вторых,
чтобы и других предупредить, да и вообще
не забыть бы имени при рассказах о
том, кто и что были причиной мученичества «нашего Ардальона Михайловича».
Он мне от слова и до слова повторял кипучие речи его отца; я их теперь
забыл, но смысл их
тот, что укоризны их самим им принесут позор; что он любил жену
не состоянья ради, и что
для одного
того,
чтобы их речи
не возмущали покоя ее новой жизни, он отрекается от всего, что мог по ней наследовать, и он, и сын его, он отдает свое, что нажито его трудом при ней, и…
Есть еще вопросы? О самой пьесе Я сам толком
не знаю, ее сочинит
тот же импресарио, что привлечет и актеров, — Судьба, — а Моя скромная роль
для начала: человека, который так полюбил других людей, что хочет отдать им все — душу и деньги. Ты
не забыл, конечно, что Я миллиардер? У Меня три миллиарда. Достаточно,
не правда ли,
для одного эффектного представления? Теперь еще одна подробность,
чтобы закончить эту страницу.
Дьявол медицины объяснил, что их дело состоит в
том,
чтобы внушать людям, что самое нужное
для них дело — это забота о своем теле. А так как забота о своем теле
не имеет конца,
то люди, заботящиеся с помощью медицины о своем теле,
не только
забывают о жизни других людей, но и о своей собственной.
Эта, окончившаяся пагубно и
для Новгорода, и
для самого грозного опричника, затея была рассчитана, во-первых,
для сведения старых счетов «царского любимца» с новгородским архиепископом Пименом, которого, если
не забыл читатель, Григорий Лукьянович считал укрывателем своего непокорного сына Максима, а во-вторых,
для того,
чтобы открытием мнимого важного заговора доказать необходимость жестокости
для обуздания предателей, будто бы единомышленников князя Владимира Андреевича, и
тем успокоить просыпавшуюся по временам, в светлые промежутки гнетущей болезни, совесть царя, несомненно видевшего глубокую скорбь народа по поводу смерти близкого царского родича от руки его венценосца, — скорбь скорее
не о жертве, неповинно, как были убеждены и почти открыто высказывали современники, принявшей мученическую кончину, а о палаче, перешедшем, казалось, предел возможной человеческой жестокости.
Это делалось будто в силу какого-то древнего поверья, а скорее
для того,
чтобы Волгин
не забыл, проснувшись, что он жених.
— Вам известно, — продолжал он, — что поселяне, эти грубые и необузданные мужики, наделали глупостей и беспорядков… Я вполне уверен, что вы далеки от
того,
чтобы забыть присягу, вами данную… Надо образумить бунтовщиков, если же они продолжат беспорядки,
то для удержания их от буйства, позволяю вам сделать несколько холостых выстрелов и, сколько возможно, стараться
не допускать их до дерзостей.
И это требование вынужден был исполнить,
не по слабости характера, а
для того только,
чтобы избегнуть домашних ссор или гласного оскорбления, на которое жена,
забыв всякий стыд,
не раз покушалась.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что-то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия
для бесприданной сироты-Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к
тому,
чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо
забыть детские обещания и принять предложение»; но
не успел он еще сказать этого…
Он прилег на диван и хотел заснуть,
для того чтобы забыть всё, что́ было с ним, но он
не мог этого сделать.
Ведь стоит на минуту отрешиться от своей привычки и взглянуть на нашу жизнь со стороны,
чтобы увидеть, что всё, что мы делаем
для мнимого обеспечения нашей жизни, мы делаем совсем
не для того,
чтобы обеспечить нашу жизнь, а только
для того,
чтобы, занимаясь этим,
забывать о
том, что жизнь никогда
не обеспечена и
не может быть обеспечена.
Нельзя было себе представить ее иначе, как окруженную почтением и всеми удобствами жизни. Чтоб она когда-нибудь была голодна и ела бы жадно, или
чтобы на ней было грязное белье, или
чтобы она спотыкнулась, или
забыла бы высморкаться — этого
не могло с ней случиться. Это было физически невозможно. Отчего это так было —
не знаю, но всякое ее движение было величавость, грация, милость
для всех
тех, которые могли пользоваться ее видом…